• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• Предприятие

Оратор — владыка ситуации в аудитории, лидер. Ему строить отношения как в ходе заранее продуманной речи, так и в полемике. Отношение эти следует строить на доверии, на правде, на предельной искренности. Именно этого — доверия, правды, искренности — ждут от нас, ораторов, наши слушатели сегодня.

Еще одно соображение в развитии темы. И снова — страничка прошлого, на этот раз более давняя.

Вам, пожалуй, известно, что в свое время русское православие пережило основательную встряску. Император Петр Великий в результате многолетней яростной борьбы за влияние в государстве с таким могущественным конкурентом, как церковь, незадолго до своей смерти, в 1721 году, отменил-таки должность патриарха всея Руси. Вместо нее был введен некий совещательный орган — Священный Синод. А главой церкви с той поры являлся сам государь-император. Так продолжалось почти двести лет. Но как только большевики совершили Октябрьскую революцию, Поместный собор 10 ноября 1917 года восстановил должность патриарха, которая существует и по сей день.

Первым "послеболыпевистским" патриархом,— как ни диковинно это звучит,— был избран митрополит Московский и Коломенский Тихон (в миру Василий Белавин). Он начал свою деятельность с того, что предал большевиков анафеме.

Некоторые деятели церкви — кто подальновиднее — не согласились тогда с дремучим консерватизмом Тихона и объединились вокруг довольно колоритной фигуры — протоиерея, а вскорости митрополита Александра Введенского. Им-то с 1922 года было начато так называемое "обновленческое" движение в русской православной церкви. (В наше время Московская патриархия, теперь уже по своей инициативе, пытается раскрутить новую волну обновленчества — надо приспособить церковные догмы к условиям реального мира, надо выжить любой ценой!)

Александр Александрович Осипов, говоря об обновленчестве, неизменно употреблял термин "приспособленчество" и был, разумеется, совершенно прав.

Так вот, митрополит Введенский — в те годы именитый философ, писатель, университетский профессор — изложил примерно такую точку зрения: "А собственно, что мы, христиане, не поделили с большевиками? Как по мне, то большевики провозглашают замечательно правильные пещи. Чтоб у всех было все — прекрасно! Надо трудиться — правильно! Не убий, не укради, не возжелай жены ближнего... Господи, да ведь Христос того самого хотел!.." И провозгласил Введенский следующий тезис: "В православной России мир должен принять правду коммунистической революции через... авторитет православной церкви".

Это был тонко рассчитанный демагогический ход, и многие на него клюнули.

Вот тогда перед нашей партией стала боевая задача: вызвать церковников на открытую полемику, всенародно разоблачить уловки мракобесов, утвердить научный материализм.

Люди старшего поколения помнят, какой интерес вызывали подобного рода дискуссии, особенно представьте, когда в Москве они устраивались между "самим" Введенским и "самим" Луначарским.

Одна из таких дискуссий состоялась в 1927 году на тему: "Личность Христа в современной науке и литературе".

Не много дошло от того бурного времени живых детельств. Большой театр. Билеты раскуплены заранее, ртер сплошь занят белыми и черными клобуками. На галерке и на ярусах теснится московская комсомолия.

Педантичный Луначарский точно к назначенному сроку — на сцене. Введенского нет.

Он был большим мастером устраивать всякого рода финты в аудитории. Проходит пять минут, десять, пятнадцать... Наконец распахиваются двери под бывшей царской ложей и два инока вводят под руки знаменитого митрополита. Он проходит через зал, поднимается на эстраду... По жеребьевке ему выступать первому. Введенский подходит к трибуне и говорит: "Извините меня за опоздание. Я нынче болен, у меня инфлюэнца. Но так как я намерен провозглашать здесь святые истины, то с божьей помощью собираюсь одолеть и инфлюэнцу, и заодно наркома Луначарского". И произносит речь, составленную по всем правилам формальной логики. Сыплются имена философов, богословов, ученых, авторитетные цитаты на разных языках. Казалось, даже щелку невозможно найти для контраргументов такой речи. Восторженно аплодирует партер. Ошалело молчит галерка.

Заканчивая, Введенский эффектным жестом поднимает какую-то книжечку и говорит: "А теперь я кочу подкрепить свои суждения ссылкой на современные авторитеты". Раскрывает книжечку, находит нужное место и читает: "Социализм есть высшая форма религии", "Поиски бога — есть выражение активности личности..." "Как думаете,— спрашивает Введенский,— кто написал эти благочестивые строки?.. Нарком Луначарский! Мне добавить нечего". И сел.

В зале творилось нечто невообразимое!

Анатолий Васильевич, как будто ничего не замечая, поднимается на трибуну и шаг за шагом, пункт за пунктом вдребезги разносит все, что говорил Введенский, камня на камне не оставляет от его утверждений. Речь Луначарского блистает такой эрудицией, таким знанием предмета, такой оригинальностью изложения, что аплодирует даже партер, а уж комса на галерке вопит от восторга! Па-беда одержана полная, безоговорочная!.. И — ни единого упоминания о выпаде Введенского.

Луначарский двинулся было с трибуны, да и последний момент спохватился: "Совсем забыл... Здесь гражданин Введенский действительно цитировал из моей книги". И обращается к галерке: "Сейчас на календаре 1927 год. Вам, молодые люди, трудно понять нас, юношей 1907 года. Мы не были вооружены твердокаменностью Ленина и наших "стариков", мучительно переживали трагедию первой русской революции. Мы пытались хоть в чем-то найти опору, искали бога в самих себе... Помню, — вдруг весело смеется Луначарский, — вскорости после выхода книжки, из которой цитировал гражданин Введенский, повстречал меня в Женеве, в кафе "Ландольт", Владимир Ильич и говорит: "Читал, читал... Экую, право, чушь вы с Богдановым написали. Как не совестно!.." И сказал мне Владимир Ильич двадцать лет тому назад: "Попомните мое слово, Анатолий Васильевич, когда-нибудь за эти ваши сентенции всякий поганый попик ухватится".

"Мне тоже добавить нечего", — произнес Луначарский и сошел с трибуны... "Под ураган аплодисментов",—добавляет очевидец этого события писатель Корней Чуковский.

Да, в пылу полемики предпочтительнее всего обращаться к эмоциям аудитории. Яркая крылатая фраза, парадоксальное сопоставление, остроумный вывод — все то, что обнаруживает мощь разума, эрудицию оратора!—ценится в такую минуту дороже целой стопы спокойных академических сочинений.